«На Западном фронте без перемен» Ремарка. Эрих Мария Ремарк. На Западном фронте без перемен На западном фронте без перемен сюжет кратко

Солдаты ужинают в девяти километрах от передовой. Им выдают двойные порции еды и табака, так как после минувшей атаки с поля боя вернулось восемьдесят человек вместо ста пятидесяти. Впервые очередь перед «пищемётом» выстроилась ещё в обед, после ночного отдыха. В ней стояли главный герой – девятнадцатилетний Пауль Боймер с одноклассниками: ефрейтором Альбертом Кроппом, мечтающим сдать экзамены по физике – Мюллером Пятым и любителем девиц из публичных домов для офицеров – Леером. Вслед за ними располагались друзья – тщедушный слесарь Тьяден, рабочий-торфяник Хайе Вестхус, женатый крестьянин Детеринг, сорокалетний хитрюга Станислав Катчинский. Повар, которого за бардовую лысину солдаты прозвали Помидором, поначалу отказывался давать им двойную порцию, но был вынужден сдаться под воздействием командира роты.

После обеда солдаты получают письма и газеты. Они читают их в уборной, установленной на живописном лугу. Там же они играют в карты и болтают. Друзья получают письменный привет от своего бывшего классного наставника Канторека. Пауль вспоминает, как они под его влиянием записались в добровольцы. Единственный из учеников, не желающих идти на войну, - Иозеф Бем, был убит первым. Молодого человека ранили в лицо, он потерял сознание и его посчитали мёртвым. Когда Иозеф пришёл в себя на поле боя, ему уже никто не мог помочь.

Солдаты навещают в полевом лазарете Кеммериха. Врачи ампутировали ему ногу. Больной переживает из-за украденных часов и не подозревает, что скоро умрёт. Мюллер решает дождаться его смерти, чтобы взять высокие английские ботинки Кеммериха.

Пауль размышляет о том, как тяжело им, молодым, на войне. В отличие от людей в возрасте они не имеют жизненных привязанностей – у них нет ни профессии, ни жён, ни детей. Главный герой вспоминает, как провёл десять недель, обучаясь военному искусству: командир девятого отделения, унтер-офицер Химмельштос, заставлял солдат выполнять немыслимые команды до тех пор, пока у них не лопнуло терпение и они не вылили на него полные вёдра из уборной. Постоянная муштра сделали юношей безжалостными и чёрствыми, но именно эти качества пригодились им в окопах. Единственным же хорошим, что вынесли солдаты из войны, было чувство товарищества.

Кеммерих понимает, что уходит из жизни. Пауль пытается приободрить друга. Кеммерих просит отдать его ботинки Мюллеру. Через час он умирает.

В роту прибывает пополнение из старослужащих и совсем молодых. Катчинский делится с одним из новоприбывших фасолью и намекает, что в будущем он будет давать её только за сигары или табак. Друзья вспоминают казарменное время учёбы, следят за воздушным боем, размышляют о том, почему война сделала из простого почтальона Химмельштоса – живодёра. Тьяден приносит известие о том, что обсуждаемый унтер-офицер прибывает на фронт. Друзья подстерегают идущего из кабака Химмельштоса, накидывают на него постельник и избивают. На следующее утро герои уезжают на фронт.

На передовой солдат отправляют на сапёрные работы. На первую линию фронта они идут в тумане. Поле боя оказывается расцвечено французскими ракетами. После окончания работ солдаты дремлют и просыпаются, когда англичане начинают обстреливать их позиции. Молодой новобранец прячется подмышкой у Пауля и накладывает в штаны от страха. До солдат доносятся страшные крики раненых лошадей. Животных убивают после сбора пострадавших от обстрела людей.

В три часа утра солдаты уходят с передовой и попадают под шквальный огонь. Они прячутся на кладбище. Пауль заползает в воронку от снаряда и ищет укрытия за гробом. Англичане начинают газовую атаку. Снаряд поднимает в воздух гроб, который падает на руку одного из новобранцев. Пауль с Катчинским хотят убить молодого солдата, раненого в бедро, чтобы избавить его мучительной смерти, но не успевают этого сделать и отправляются за носилками.

В бараках солдаты мечтают о том, что они будут делать после окончания войны. Хайе хочет неделю провести в постели с женщиной. Возвращаться на торфяники солдат не намерен – он хотел бы быть унтер-офицером и остаться на сверхсрочную службу. Тьяден оскорбляет подошедшего к друзьям Химмельштоса. Когда соперники расходятся, солдаты продолжают мечтать о мирной жизни. Кропп считает, что в начале нужно остаться в живых. Пауль говорит, что ему бы хотелось сделать что-нибудь немыслимое. Тем временем Химмельштос поднимает на уши канцелярию и схватывается в словесной перепалке с Кроппом. Командир взвода, лейтенант Бертинк выписывает Тьядену и Кроппу сутки ареста.

Катчинский и Пауль воруют гусей в птичнике штаба одного из полков. В сарайчике они долго жарят одну из птиц. Часть жаркого солдаты относят арестованным товарищам.

Начинается наступление. Начальство готовит для бойцов... гробы. На фронт приходят крысы. Они покушаются на солдатский хлеб. Солдаты устраивают охоту на злобных тварей. Несколько дней бойцы ждут атаки. После ночного обстрела лица новобранцев зеленеют и их начинает рвать. Полоса огня на передовой такая плотная, что солдатам не могут доставить еду. Крысы спасаются бегством. Сидящие в блиндаже новобранцы начинают сходить с ума от страха. Когда обстрел заканчивается, французы идут в атаку. Немцы забрасывают их гранатами и отступают короткими перебежками. Затем начинает контратака. Немецкие солдаты доходят до французских позиций. Начальство решает вернуть их назад. Отступающие забирают с собой французскую тушёнку и масло.

Стоящий на посту Пауль вспоминает летний вечер в соборе, возвышающиеся над ручьём старые тополя. Солдат думает о том, что, вернувшись в родные места, он уже никогда не сможет ощутить в них ту любовь, которую испытывал раньше – война сделала его равнодушным ко всему.

День сменяется за днём, атака – контратакой. Перед окопами скапливаются тела убитых. Один из раненых несколько дней кричит в землю, но его никто не может найти. На передовой перед солдатами летают бабочки. Крысы больше их не беспокоят – они едят трупы. Основные потери приходятся на не умеющих воевать новобранцев.

При очередной атаке Пауль замечает Химмельштоса, который пытается отсидеться в окопе. Солдат ударами заставляет своего бывшего начальника выйти на поле боя.

Старые бойцы учат молодых искусству выживания. Хайе Вестхусу разрывает спину. С передовой возвращается тридцать два человека.

В тылу Химмельштос предлагает друзьям мировую. Он снабжает их едой из офицерской столовой, устраивает наряды на кухню. Пауль с Кроппом смотрят на афишу фронтового театра, где изображена прекрасная девушка в светлом платье и белых туфельках. Ночью Пауль, Кропп и Катчинский переправляются на другой берег реки к француженкам. Они приносят голодным женщинам хлеб и ливерную колбасу, а взамен получают любовь.

Паулю дают отпуск на семнадцать суток, затем он должен явиться на курсы в один из тыловых лагерей. Дома героя встречает старшая сестра Эрна. Пауль от волнения не может сдержать слёз. Свою мать он застаёт в постели. У неё – рак. Отец постоянно расспрашивает героя про войну. Учитель немецкого приглашает Пауля в кафе, где один из посетителей рассказывает парню, как надо воевать.

Пауль сидит в своей комнате, смотрит на книги и ждёт, когда к нему вернётся радостное ощущение юности. Устав от тщетных ожиданий, герой идёт в казармы навестить Миттельштедта. Последний командует ополченцем Кантореком, когда-то оставившим его на второй год.

Пауль делится своим пайком с родными – в тылу почти не осталось продуктов. Матери Кеммериха герой говорит, что её сын умер быстро, от выстрела в сердце. Ночь перед отъездом Пауль проводит вместе с матерью, которая никак не может отойти от кровати сына. Герой жалеет, что получил отпуск.

Рядом с военным лагерем находится лагерь русских военнопленных. Пауль сочувствует добродушным, страдающим кровавым поносом крестьянам. Он понимает, что немцы с русскими стали врагами по чьему-то приказу, который с тем же успехом мог превратить их в друзей. Перед отправкой на фронт Пауля навещает отец с сестрой. Мать героя кладут в больницу на операцию.

На фронте Пауль застаёт своих друзей живыми. Кайзер устраивает смотр войск. Солдаты обсуждают причины войны и приходят к выводу, что они находятся вне сферы жизни простых людей. Испытывающий из-за отпуска чувство неловкости Пауль вызывается пойти в разведку. Во время атаки он притворяется мёртвым, ранит попавшего в его воронку неприятельского солдата и спустя время помогает ему напиться и перевязать раны. В три часа француз умирает. Пауль осознаёт, что лишил жизни своего брата и обещает посылать деньги семье убитого им печатника Жерара Дюваля. Вечером герой прорывается к своим.

Солдаты охраняют деревню. В ней они находят поросёнка и офицерские запасы еды. Весь день они готовят и едят, всю ночь сидят со спущенными штанами перед блиндажом. Так проходит три недели. При отступлении Кроппа и Пауля ранят. У последнего из ноги достают осколок. Друзей отправляют домой санитарным поездом. По дороге у Кроппа поднимается температура. Пауль сходит с поезда вместе с ним. Друзья лежат в больнице католического монастыря. Местный врач ставит опыты по излечению плоскостопия на раненых солдатах. Кроппу ампутируют ногу. Пауль начинает ходить. К больному Левандовскому приезжает жена. Они занимаются любовью прямо в палате. Летом Пауля выписывают. После короткого отпуска он снова едет на фронт.

Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее

Жертвой, даже если спасся от снарядов.

Нами давненько уже не случалось: наш кухонный бог со своей багровой, как помидор, лысиной сам предлагает нам поесть еще; он машет черпаком,

Зазывая проходящих, и отваливает им здоровенные порции. Он все никак не опорожнит свой «пищемет», и это приводит его в отчаяние. Тьяден и Мюллер

Раздобыли откуда-то несколько тазов и наполнили их до краев - про запас.
Тьяден сделал это из обжорства, Мюллер - из осторожности. Куда девается все, что съедает Тьяден, - для всех нас загадка. Он все равно

Остается тощим, как селедка.
Но самое главное - курево тоже было выдано двойными порциями. На каждого по десять сигар, двадцать сигарет и по две плитки жевательного

Табаку. В общем, довольно прилично. На свой табак я выменял у Катчинского его сигареты, итого у меня теперь сорок штук. Один день протянуть

Можно.
А ведь, собственно говоря, все это нам вовсе не положено. На такую щедрость начальство не способно. Нам просто повезло.
Две недели назад нас отправили на передовую, сменять другую часть. На нашем участке было довольно спокойно, поэтому ко дню нашего возвращения

Каптенармус получил довольствие по обычной раскладке и распорядился варить на роту в сто пятьдесят человек. Но как раз в последний день

Англичане вдруг подбросили свои тяжелые «мясорубки», пренеприятные штуковины, и так долго били из них по нашим окопам, что мы понесли тяжелые

Потери, и с передовой вернулось только восемьдесят человек.
Мы прибыли в тыл ночью и тотчас же растянулись на нарах, чтобы первым делом хорошенько выспаться; Катчинский прав: на войне было бы не так

Скверно, если бы только можно было побольше спать. На передовой ведь никогда толком не поспишь, а две недели тянутся долго.
Когда первые из нас стали выползать из бараков, был уже полдень. Через полчаса мы прихватили наши котелки и собрались у дорогого нашему

Сердцу «пищемета», от которого пахло чем-то наваристым и вкусным. Разумеется, первыми в очереди стояли те, у кого всегда самый большой аппетит:

Коротышка Альберт Кропп, самая светлая голова у нас в роте и, наверно, поэтому лишь недавно произведенный в ефрейторы; Мюллер Пятый, который до

Сих пор таскает с собой учебники и мечтает сдать льготные экзамены; под ураганным огнем зубрит он законы физики; Леер, который носит окладистую

Бороду и питает слабость к девицам из публичных домов для офицеров; он божится, что есть приказ по армии, обязывающий этих девиц носить шелковое

Белье, а перед приемом посетителей в чине капитана и выше - брать ванну; четвертый - это я, Пауль Боймер. Всем четверым по девятнадцати лет, все

Четверо ушли на фронт из одного класса.
Сразу же за нами стоят наши друзья: Тьяден, слесарь, тщедушный юноша одних лет с нами, самый прожорливый солдат в роте, - за еду он садится

Тонким и стройным, а поев, встает пузатым, как насосавшийся клоп; Хайе Вестхус, тоже наш ровесник, рабочий-торфяник, который свободно может

Взять в руку буханку хлеба и спросить: А ну-ка отгадайте, что у меня в кулаке? "; Детеринг, крестьянин, который думает только о своем хозяйстве

И о своей жене; и, наконец, Станислав Катчинский, душа нашего отделения, человек с характером, умница и хитрюга, - ему сорок лет, у него

Землистое лицо, голубые глаза, покатые плечи, и необыкновенный нюх насчет того, когда начнется обстрел, где можно разжиться съестным и как лучше

Всего укрыться от начальства.

Пауль Боймлер - главный персонаж романа; девятнадцатилетний школьник вместе со своими одноклассниками добровольцем пошел на войну (1914-1918), поддавшись общему патриотическому порыву и милитаристской пропаганде. Но уже несколько недель военного обучения с муштрой, шагистикой и солдафонской тупостью развеяли в глазах юнца «классический идеал отечества».

На передовую П. Б. попадает, уже лишившись всяких иллюзий. Дальнейший путь героя по кругам фронтового ада становится цепью новых и новых открытий страшной, античеловеческой правды о войне.

Повествование ведется от первого лица и, несмотря на отсутствие датировки, напоминает фронтовой дневник. Описание военных событий, в которых участвует П. Б., перемежается воспоминаниями о мирных днях и горестными раздумьями о несправедливости и зле мира, олицетворенных в войне. Рефлексия, полет мысли от конкретности к философским обобщениям, осознание человеческого существования как страданий и испытаний ставят молоденького солдата в ряд интеллектуальных героев немецкой литературы вслед за далекими гётевскими искателями и чуть более возмужавшим современником Гансом Касторпом.

Но если последний,

Пройдя школу Волшебной горы, оказывается оглушенным военной канонадой 1914 г. лишь в символическом финале романа Т. Манна, то сама война с ее массовыми убийствами, мертвецами, гниющими на брустверах и в брошенных окопах, вшами, грязью, солдатской руганью становится содержанием романа и средой обитания П. Б.

Неизбежно циничное общежитие в окопах, описанное с натуралистическими подробностями, поражает, шокирует юношу из провинциальной, бедной, добропорядочной немецкой семьи. Но грязь войны к нему не липнет, наоборот, испытания закаляют душу. Каждая пограничная ситуация обнаруживает в герое драгоценный человеческий материал. У П. Б. интуитивно-безупречная нравственная реакция на окружающее, и в ужасе войны он существует по законам добра, как бы сложно это ни было.

Целомудрие и чистота, даже лиризм в рассказе о первой встрече с женщиной, пусть это и девица из сомнительного заведения на неприятельской стороне. Взрослое мужество в горе у изголовья мучительно умирающего товарища-одноклассника и потом «святая ложь» его матери о мгновенной легкой смерти сына. Сочувствие и готовность помочь изголодавшимся, оборванным русским пленным, в которых П. Б. видит не врага, а «лишь боль живой плоти, ужасающую беспросветность жизни и безжалостную жестокость людей».

И наконец, ключевая сцена романа: часы, проведенные в воронке после боя, рядом со смертельно раненным его, П. Б., собственной рукой и на глазах у него умирающим молодым французом. В ужасе от содеянного, разглядывая фотографию жены и ребенка убитого, он заклинает: «Возьми от меня двадцать лет жизни, товарищ, и встань!..» Он дает обещание посвятить дальнейшую жизнь памяти и помощи семье своей жертвы. Но из краткого последнего абзаца романа читатель узнает, что герой книги был убит в октябре 1918 г. в дни затишья, когда военные сводки гласили: «…на Западном фронте без перемен». Без перемен - только ушла из мира одна бесценная жизнь. И этот постскриптум писателя к прочитанной исповеди солдата освещает ее новым, трагическим светом.

Разгар первой мировой войны. Германия уже воюет против Франции, России, Англии и Америки, Пауль Боймер, от лица которого ведется повествование, представляет своих однополчан. Здесь собрались школьники, крестьяне, рыбаки, ремесленники разных возрастов.

Рота потеряла почти половину состава и в девяти километрах от передовой отдыхает после встречи с английскими орудиями - «мясорубками».

Из-за потерь при обстреле им достаются двойные порции еды и курева. Солдаты отсыпаются, досыта едят, курят и играют в карты. Мюллер, Кропп и Пауль идут к своему раненому однокласснику. Они вчетвером попали в одну роту, уговоренные «задушевным голосом» классного наставника Канторека. Иозеф Бем не хотел идти на войну, но, опасаясь «отрезать для себя все пути», тоже записался добровольцем.

Он был убит одним из первых. От полученных ранений в глаза он не мог найти укрытие, потерял ориентир и был дострелян. А в письмe Кроппу их бывший наставник Канторек передает свои приветы, называя их «железными ребятами». Так тысячи Кантореков дурачат молодежь.

Другого своего одноклассника, Киммериха, ребята находят в полевом госпитале с ампутированной ногой. Мать Франца Киммериха просила Пауля присматривать за ним, «ведь он совсем ребенок». Но как это сделать на передовой? Одного взгляда на Франца достаточно, чтобы понять - он безнадежен. Пока Франц был без сознания, у него украли часы, любимые часы, полученные в подарок. Правда, остались отличные английские ботинки из кожи до колен, которые ему уже не нужны. Он умирает на глазах товарищей. Подавленные, они возвращаются в барак с ботинками Франца. По дороге с Кроппом случается истерика.

В бараке пополнение новобранцев. Убитые заменяются живыми. Один из новобранцев рассказывает, что их кормили одной брюквой. Добытчик Катчинский (он же Кат) кормит паренька фасолью с мясом. Кропп предлагает свой вариант ведения войны: пусть генералы сражаются сами, а победивший объявит свою страну победительницей. А так за них воюют другие, кто войну не начинал и кому она совершенно не нужна.

Рота с пополнением отправляется на саперные работы на передовую. Опытный Кат учит новобранцев, как распознавать выстрелы и разрывы и от них хорониться. Прислушиваясь к «смутному гулу фронта», он предполагает, что ночью «им дадут прикурить».

Пауль размышляет о поведении солдат на передовой, о том, как они все инстинктивно связаны с землей, в которую хочется вжаться, когда свистят снаряды. Солдату она представляется «безмолвной, надежной заступницей, стоном и криком он поверяет ей свой страх и свою боль, и она принимает их… в те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая её в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарыться в нее лицом и всем своим телом, она - его единственный Друг, брат, его мать».

Как и предвидел Кат, обстрел высочайшей плотности. Хлопки химических снарядов. Гонги и металлические трещетки возвещают: «Газ, Газ!» Вся надежда на герметичность маски. «Мягкая медуза» заполняет все воронки. Надо выбираться наверх, но там обстрел.

Эрих Мария Ремарк

На Западном фронте без перемен. Возвращение

На Западном фронте без перемен

Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов.

Мы стоим в девяти километрах от передовой. Вчера нас сменили; сейчас наши желудки набиты фасолью с мясом, и все мы ходим сытые и довольные. Даже на ужин каждому досталось по полному котелку; сверх того мы получаем двойную порцию хлеба и колбасы, – словом, живем неплохо. Такого с нами давненько уже не случалось: наш кухонный бог со своей багровой, как помидор, лысиной сам предлагает нам поесть еще; он машет черпаком, зазывая проходящих, и отваливает им здоровенные порции. Он все никак не опорожнит свой «пищемет», и это приводит его в отчаяние. Тьяден и Мюллер раздобыли откуда-то несколько тазов и наполнили их до краев – про запас. Тьяден сделал это из обжорства, Мюллер – из осторожности. Куда девается все, что съедает Тьяден, – для всех нас загадка. Он все равно остается тощим, как селедка.

Но самое главное – курево тоже было выдано двойными порциями. На каждого по десять сигар, двадцать сигарет и по две плитки жевательного табаку. В общем, довольно прилично. На свой табак я выменял у Катчинского его сигареты, итого у меня теперь сорок штук. Один день протянуть можно.

А ведь, собственно говоря, все это нам вовсе не положено. На такую щедрость начальство не способно. Нам просто повезло.

Две недели назад нас отправили на передовую сменять другую часть. На нашем участке было довольно спокойно, поэтому ко дню нашего возвращения каптенармус получил довольствие по обычной раскладке и распорядился варить на роту в сто пятьдесят человек. Но как раз в последний день англичане вдруг подбросили свои тяжелые «мясорубки», пренеприятные штуковины, и так долго били из них по нашим окопам, что мы понесли тяжелые потери, и с передовой вернулось только восемьдесят человек.

Мы прибыли в тыл ночью и тотчас же растянулись на нарах, чтобы первым делом хорошенько выспаться; Катчинский прав: на войне было бы не так скверно, если бы только можно было побольше спать. На передовой ведь никогда толком не поспишь, а две недели тянутся долго.

Когда первые из нас стали выползать из бараков, был уже полдень. Через полчаса мы прихватили наши котелки и собрались у дорогого нашему сердцу «пищемета», от которого пахло чем-то наваристым и вкусным. Разумеется, первыми в очереди стояли те, у кого всегда самый большой аппетит: коротышка Альберт Кропп, самая светлая голова у нас в роте и, наверно, поэтому лишь недавно произведенный в ефрейторы; Мюллер Пятый, который до сих пор таскает с собой учебники и мечтает сдать льготные экзамены: под ураганным огнем зубрит он законы физики; Леер, который носит окладистую бороду и питает слабость к девицам из публичных домов для офицеров: он божится, что есть приказ по армии, обязывающий этих девиц носить шелковое белье, а перед приемом посетителей в чине капитана и выше – брать ванну; четвертый – это я, Пауль Боймер. Всем четверым по девятнадцати лет, все четверо ушли на фронт из одного класса.

Сразу же за нами стоят наши друзья: Тьяден, слесарь, тщедушный юноша одних лет с нами, самый прожорливый солдат в роте – за еду он садится тонким и стройным, а, поев, встает пузатым, как насосавшийся клоп; Хайе Вестхус, тоже наш ровесник, рабочий-торфяник, который свободно может взять в руку буханку хлеба и спросить: «А ну-ка отгадайте, что у меня в кулаке?»; Детеринг, крестьянин, который думает только о своем хозяйстве и о своей жене; и, наконец, Станислав Катчинский, душа нашего отделения, человек с характером, умница и хитрюга, – ему сорок лет, у него землистое лицо, голубые глаза, покатые плечи и необыкновенный нюх насчет того, когда начнется обстрел, где можно разжиться съестным и как лучше всего укрыться от начальства.

Наше отделение возглавляло очередь, образовавшуюся у кухни. Мы стали проявлять нетерпение, так как ничего не подозревавший повар все еще чего-то ждал.

Наконец Катчинский крикнул ему:

– Ну, открывай же свою обжорку, Генрих! И так видно, что фасоль сварилась!

Повар сонно покачал головой:

– Пускай сначала все соберутся.

Тьяден ухмыльнулся:

– А мы все здесь!

Повар все еще ничего не заметил:

– Держи карман шире! Где же остальные?

– Они сегодня не у тебя на довольствии! Кто в лазарете, а кто и в земле!

Узнав о происшедшем, кухонный бог был сражен. Его даже пошатнуло:

– А я-то сварил на сто пятьдесят человек!

Кропп ткнул его кулаком в бок:

– Значит, мы хоть раз наедимся досыта. А ну давай, начинай раздачу!

В эту минуту Тьядена осенила внезапная мысль. Его острое, как мышиная мордочка, лицо так и засветилось, глаза лукаво сощурились, скулы заиграли, и он подошел поближе:

– Генрих, дружище, так, значит, ты и хлеба получил на сто пятьдесят человек?

Огорошенный повар рассеянно кивнул.

Тьяден схватил его за грудь:

– И колбасу тоже?

Повар опять кивнул своей багровой, как помидор, головой. У Тьядена отвисла челюсть:

– И табак?

– Ну да, все.

Тьяден обернулся к нам, лицо его сияло:

– Черт побери, вот это повезло! Ведь теперь все достанется нам! Это будет – обождите! – так и есть, ровно по две порции на нос!

Но тут Помидор снова ожил и заявил:

– Так дело не пойдет.

Теперь и мы тоже стряхнули с себя сон и протиснулись поближе.

– Эй ты, морковка, почему не выйдет? – спросил Катчинский.

– Да потому, что восемьдесят – это не сто пятьдесят!

– А вот мы тебе покажем, как это сделать, – проворчал Мюллер.

– Суп получите, так и быть, а хлеб и колбасу выдам только на восемьдесят, – продолжал упорствовать Помидор.

Катчинский вышел из себя:

– Послать бы тебя самого разок на передовую! Ты получил продукты не на восемьдесят человек, а на вторую роту, баста. И ты их выдашь! Вторая рота – это мы.

Мы взяли Помидора в оборот. Все его недолюбливали: уже не раз по его вине обед или ужин попадал к нам в окопы остывшим, с большим опозданием, так как при самом пустяковом огне он не решался подъехать со своим котлом поближе и нашим подносчикам пищи приходилось ползти гораздо дальше, чем их собратьям из других рот. Вот Бульке из первой роты, тот был куда лучше. Он хоть и был жирным, как хомяк, но уж если надо было, то тащил свою кухню почти до самой передовой.

Мы были настроены очень воинственно, и, наверно, дело дошло бы до драки, если бы на месте происшествия не появился командир роты. Узнав, о чем мы спорим, он сказал только:

– Да, вчера у нас были большие потери…

Затем он заглянул в котел:

– А фасоль, кажется, неплохая.

Помидор кивнул:

– Со смальцем и с говядиной.

Лейтенант посмотрел на нас. Он понял, о чем мы думаем. Он вообще многое понимал – ведь он сам вышел из нашей среды: в роту он пришел унтер-офицером. Он еще раз приподнял крышку котла и понюхал. Уходя, он сказал:

– Принесите и мне тарелочку. А порции раздать на всех. Зачем добру пропадать.

Физиономия Помидора приняла глупое выражение. Тьяден приплясывал вокруг него:

– Ничего, тебя от этого не убудет! Воображает, будто он ведает всей интендантской службой. А теперь начинай, старая крыса, да смотри не просчитайся!..

– Сгинь, висельник! – прошипел Помидор. Он готов был лопнуть от злости; все происшедшее не укладывалось в его голове, он не понимал, что творится на белом свете. И как будто желая показать, что теперь ему все едино, он сам роздал еще по полфунта искусственного меду на брата.

День сегодня и в самом деле выдался хороший. Даже почта пришла; почти каждый получил по нескольку писем и газет. Теперь мы не спеша бредем на луг за бараками. Кропп несет под мышкой круглую крышку от бочки с маргарином.

На правом краю луга выстроена большая солдатская уборная – добротно срубленное строение под крышей. Впрочем, она представляет интерес разве что для новобранцев, которые еще не научились из всего извлекать пользу. Для себя мы ищем кое-что получше. Дело в том, что на лугу там и сям стоят одиночные кабины, предназначенные для той же цели. Это четырехугольные ящики, опрятные, сплошь сколоченные из досок, закрытые со всех сторон, с великолепным, очень удобным сиденьем. Сбоку у них есть ручки, так что кабины можно переносить.

Мы сдвигаем три кабины вместе, ставим их в кружок и неторопливо рассаживаемся. Раньше чем через два часа мы со своих мест не поднимемся.

Я до сих пор помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в казармах и нам впервые пришлось пользоваться общей уборной. Дверей там нет, двадцать человек сидят рядком, как в трамвае. Их можно окинуть одним взглядом – ведь солдат всегда должен быть под наблюдением.

«На Западном фронте без перемен» Ремарка. Эрих Мария Ремарк. На Западном фронте без перемен На западном фронте без перемен сюжет кратко

Похожие статьи

Читайте также